МОКРЕЦ / Обезьяна
Сергей Кудрявцев (1956, Обезьяна)
При анализе первого полнометражного фильма «Иваново детство» молодого
Андрея Тарковского (4 апреля, 1932, Обезьяна)
.......В частности, «Иваново детство» уже по заглавию перекликается с коротким стихотворением «Иванова ива» (стихотворение отца), хотя и по содержанию, и по зрительным образам они настолько взаимосвязаны, что надо бы процитировать поэтический текст полностью:
«Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведома чья.
Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.
В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.
Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывёт по ручью».
Дело даже не в том, что Тарковский-младший даёт в сценах снов подростка Ивана, оказавшегося на войне в разведроте,
схожие мотивы воды и дерева, а главное —
текучести времени, которое вовсе не заканчивается с физической смертью человека, а продолжается вечно, пока есть на свете природа и весь мир сущий. Он наследует отцу-поэту в постижении реальности как духовной субстанции и непрекращающегося круговорота жизни.
.......Однако в «Ивановом детстве» пока что в недопроявленной форме присутствовали одновременно и пантеистические, и богоискательские мотивы (лишь мимоходом критиками обращалось внимание, допустим, на удивительное сходство Ивана в воспоминаниях о том,
как он слушал до войны кукушку в лесу, и отрока с известной картины «Видение отроку Варфоломею» Михаила Нестерова). В данном смысле стоило бы сопоставлять фильм Тарковского с обожаемыми им «Девичьим источником» Ингмара Бергмана и «Назарином» Луиса Бунюэля, а по ассоциативной перекличке —
и со «Сказками туманной луны после дождя» Кэндзи Мидзогути.
.......
В одном из эпизодов Иван, придя из разведки, раскладывает на столе какие-то зёрна, стебли травы, листья. Оказывается, что с их помощью он запоминал количество вражеских танков и пушек — то есть жестоких предметов войны. Алогизм войны (это акцентируется на всём протяжении действия) искажает даже смысл простых вещей, заставляет их означать что-то противоестественное. В другое время эти травы и листья были бы обыкновенным гербарием.
Война превращает их в «гербарий оружия», а собирание подобного гербария — в опасное для жизни занятие.
.....
Землянка медсанбата сложена из стволов берёзы. Эта деталь не воспринималась бы метафорически (война, уродующая природу и весь мир), если бы не было по-своему романтического эпизода между медсестрой Машей и капитаном Холиным в берёзовой роще. Она как бы напоминает о том, что на самом деле должно быть естественным.
....
В одном из снов Ивана мать рассказывает ему сказку о колодце: если колодец очень глубокий, то даже днём можно увидеть в нём звезду. Колодец рифмуется здесь с зеркалом неба. А ведь колодец с давних пор — это кладезь мудрости и истины. Колодец — словно волшебное зеркало. Оно отражает душу человека. Поэтому увидеть звезду в колодце может только тот, кто способен на это, в ком присутствует поэзия души. Рассказ матери о колодце — как первое приобщение юного Ивана к человеческим тайнам. В этом смысле колодец из «Иванова детства» рифмуется с зеркалом, к которому подбегает маленький Алексей в «Зеркале».
Во всех фильмах Тарковского присутствует дождь, который связан с памятью или с детством, как в финале «Иванова детства». Хотя в этой картине нет детства как такового. Оно попрано, искажено, изуродовано войной. Детство — лишь мечта о потерянной гармонии, о том, что не сбылось и чему уже не суждено сбыться. Даже в посмертном сне Ивана
чёрное обуглившееся дерево (и это — развитие мотива огня и пожара) закрывает экран. Обрывается
бег по песчаному берегу реки — обрывается детство. Здесь (как впоследствии и в «Зеркале») Андрей Тарковский говорит от имени довоенного поколения, на долю которого выпали слишком ранние утраты и страдания.
В 1951—1952 годах Тарковский учился на арабском отделении Московского института востоковедения, однако, получив сотрясение мозга на занятиях по физкультуре, оставил занятия. «Во время обучения я часто думал о том, что несколько поспешно сделал выбор профессии, — писал Андрей в своей автобиографии, поданной во ВГИК, — я недостаточно знал ещё жизнь». Не окончив курс, он устроился в ВНИИ цветных металлов и золота, а в мае 1953 года — коллектором в научно-исследовательскую экспедицию института НИГРИЗолото в далёкий Туруханский район Красноярского края. Там он проработал почти год на реке Курейке, прошёл пешком сотни километров по тайге и сделал альбом зарисовок, который затем сдал в архив Нигризолота.
В свое время я пережил очень трудный момент. В общем, я попал в дурную компанию, будучи молодым. Мать меня спасла очень странным образом — она устроила меня в геологическую партию. Я работал там коллектором, почти рабочим, в тайге, в Сибири. И это осталось самым лучшим воспоминанием в моей жизни. Мне было тогда 20 лет…"
«Всё это укрепило меня в решении стать кинорежиссёром», — писал он в той же автобиографии. Однако экзотический год жизни — впечатления тайги, экспедиции и связанной с ними романтики — прямого отражения в его режиссёрском творчестве, если не считать учебных работ во ВГИКе, не нашёл.